Умный оборотень всегда готов к полнолунию: снял одежду заранее, разложил на полу её. Всё понятно: загнал добычу -- рви и кромсай её. Никаких сюрпризов. Чёткое расписание.

А не как у меня: срывы, тёрки с работодателем, за версту несёт то ли дольником, то ли дактилем. Сплевываешь маяковщину ртом перекошенным, кружишь часами над трассой голодным коршуном в ожидании ритмов, дорогу перебегающих (вон один семенит и не видит в небе врага ещё). Просыпаешься часто из вторника сразу в пятницу, все свидетели либо пялятся, либо пятятся. Весь в налипших перьях и золотой пыльце, музья кровь на пальцах и на лице.

Умный оборотень красив, безупречно выточен. Вежлив с вами, хотя, казалось бы, вы-то, вы-то чем заслужили? Ничем. Просто просто быть милосердным будучи трехметровым, клыкастым, серым. Умный оборотень рассеян порой нарочито, но где, когда и насколько его накроет -- давно рассчитано. Я же -- злой суетливый зверь -- вне систем, вне времени. Я могу вас сжевать и не вспомнить вашего имени. Я не знаю ключа, запускающего мутацию, я боюсь превратиться однажды -- да так остаться.

Что-то страшное караулит меня на выходе из норы. Там, где вчера был его укус, утром вспух нарыв. И уже непонятно, можно ли вырваться из игры, столько лет учусь говорить слова -- получается только рык.

Один мой друг подбирает бездомных кошек,
Несёт их домой, отмывает, ласкает, кормит.
Они у него в квартире пускают корни:
Любой подходящий ящичек, коврик, ковшик,
Конечно, уже оккупирован, не осталось
Такого угла, где не жили бы эти черти.
Мой друг говорит, они спасают от смерти.
Я молча включаю скепсис, киваю, скалюсь.

Он тратит все деньги на корм и лекарства кошкам,
И я удивляюсь, как он ещё сам не съеден.
Он дарит котят прохожим, друзьям, соседям.
Мне тоже всучил какого–то хромоножку
С ободранным ухом и золотыми глазами,
Тогда ещё умещавшегося на ладони…

Я, кстати, заботливый сын и почетный донор,
Я честно тружусь, не пью, возвращаю займы.
Но все эти ценные качества бесполезны,
Они не идут в зачет, ничего не стоят,
Когда по ночам за окнами кто–то стонет,
И в пении проводов слышен посвист лезвий,
Когда потолок опускается, тьмы бездонней,
И смерть затекает в стоки, сочится в щели,
Когда она садится на край постели
И гладит меня по щеке ледяной ладонью,
Всё тело сводит, к нёбу язык припаян,
Смотрю ей в глаза, не могу отвести взгляда.

Мой кот Хромоножка подходит, ложится рядом.
Она отступает.

...В каждой такой примерочной -- дивные зеркала,
В них ты всегда чуть краше и чуть стройней.
Правильный цвет парчи и расстановка ламп:
Фокус простой, но ты изумлен и нем...

Ты примеряешь преданность -- сорок шестой размер,
Преданность как-то не очень тебе идёт.
Энтузиазм пестрит.
Снобизм безвкусен и сер.
Радость уместна разве что под дождём.
Искренность дорого стоит.
Глупость ещё вчера
всю разобрали -- модный сейчас фасон.
Ты остаешься в белье (беспомощность)
и в башмаках (хандра).
Отодвигаешь шторку, выходишь вон.
Смотришь с улыбкой, как расступаются
гости и персонал,
Молча идёшь мимо касс,
манекенов,
мимо полок с тряпьём
К выходу. А снаружи на плечи
вдруг ложится весна.

Смотришь на новый наряд и думаешь:
О! Наконец, моё.

Ты думаешь: когда увидишь его,
кровь твоя превратится в сидр,
воздух станет густ и невыносим,
голос - жалок, скрипуч, плаксив.
Ты позорно расплачешься
и упадёшь без сил.

А потом вы встречаетесь, и ничего:
никаких тебе сцен из книг.
Ни монологов, ни слёз, ни иной возни.
Просто садишься в песок рядом с ним,
а оно шумит
и омывает твои ступни.

Вот так и живут:
болтаясь на общем тросе,
но избегая взглядов, кивков, касаний.
Один никогда не расскажет, если не спросят.
Другой никогда не спросит.
Ждёт, чтобы сами.